- Редактором «Ульяновской правды» тогда был Колодин. Мне позвонили в школу: «Прибегай скорее». Я уроки бросила, директору говорю: «Не могу, там Евтушенко выступает». (Мне это разрешили, знали, что я халтурить не буду, все потом отдам, что должна).
Встреча в редакции прошла хорошо, интересно. Все начали Евтушенко благодарить. А он вдруг говорит: «Вот на словах меня все благодарят, а на деле ничего не добьюсь. Вот прошу всех: покажите мне Ульяновск! Ладно, я сам дом Скитальца нашел, когда утром по Венцу бегал. А то и не узнал бы. Говорят, где то Языков тут жил – не знаю, ничего не знаю.
Тут редактор с Хрусталевым перемигнулись, подозвали девчонок из отдела культуры – Милу Бару, Тамару Смирнову: «Ольга Игоревна здесь?» - «Здесь». – «Вот, Евгений Александрович, мы вам даем человека6 истинная ульяновка, все знает. Мы здесь в основном пришлые, а она коренная, все вам покажет и все расскажет». (Опять они меня подставили, побоялись своих сотрудников опасности подвергать, ведь было еще неизвестно, чем закончится история с этими двумя стихами).
Моя «миссия» продолжалась несколько дней, я вся измучилась, к концу срока сделалась совсем больная. А Евтушенко еще все меня уговаривал в Пензу поехать... Он удивительный человек. Всю жизнь занимается самообразованием - до конца, по-моему, ничего не кончил. И в чем-то он осведомлен очень глубоко. А какие-то элементарные вещи совершенно не знает.
Ну, кто не знал в то время про семью Ульяновых, про их детей... А он возле памятника Илье Николаевичу, глядя на мальчика с кнутом, спросил меня: «А почему один мальчик?» - «А сколько вам надо?» - «Ну хоть два: Володя и Саша». Я говорю: «Ну а третий тогда как же?» - «Какой третий?»
Тогда я говорю: «Ну знаете, так нельзя. Ведь вы же пишете поэмы...». А он к тому времени написал уже и «Братскую ГЭС», и «Казанский университет». Вроде бы должен знать... Но нет.
И вот я ему рассказала, что тут недалеко, в Пензенской области, в Тарханах, есть фамильный склеп Лермонтовых. Туда можно спуститься. Там стоит свинцовый гроб с очень грубо запаянным швом. Когда тело Лермонтова привезли в Тарханы, бабушка приказала вскрыть металлический гроб. При Советской власти местные крестьяне с вилами в руках отстояли этот склеп от разрушения.
А перед самой войной по инициативе Ираклия Андронникова там провели раскопки, убедились, что гроб с телом Лермонтова на месте, сделали в этом склепе вход и выход, так что можно было подойти, потрогать рукой...
Евтушенко загорелся: поедем. Я говорю: не могу, у меня работа, уроки. У меня дочь, в конце концов, родители старые, больные. А у вас, говорю, концерты каждый день. Он: а вот концерт кончится, мы сядем и в ночь уедем. Я говорю: и кто вас туда пустит? В этой вашей обезьяньей шубе... И какие мы с вами будем после двух бессонных ночей? Еле отговорила. Нет, говорю, в Тарханы надо ехать специально. Надо там пожить дня два... А здесь в Ульяновске редактор Колодин давал нам каждый день «газик»: езжайте хоть куда, только без меня. Я возила Евтушенко на старое кладбище, показала ему могилу Минаева. Он меня заставил «Губернскую фотографию» прочитать, расспросил про все. Вот, говорю, не простили поэту «Губернскую фотографию», он последние годы отшельником прожил, с ним никто не желал знаться. И схоронили в Подгорье, на нижнем кладбище. Это потом, когда разливалась Волга, его прах перенесли сюда.
Ходили мы по Радищева, по Красноармейской, тут еще были старые дома. По Федерации - та часть, от аптеки. Ему было все интересно, он смотрел, какие ворота, какие наличники - он искал особенности именно этого города. Я говорю: у нас тут к ленинскому юбилею таким катком прошлись по старому городу, что почти ничего не осталось...
А в последний день Евтушенко решил посетить музей Ленина. В гостинице «Венец» они жили в одном номере с солистом Большого театра, известным басом Розумом. Я в тот день была занята в школе, с ним пойти не могла, и он предложил Розуму: давай сходим в ленинский музей. - Давай.
А приехал Евтушенко в обезьяньей шубе, которую привез из Америки. Мне подруга из Москвы еще раньше писала, что «Евтушенко всех удивляет. Ходит по улице Горького в обезьяньей шубе до пят». На руке у него был браслет из акульих зубов (кубинский), перстень с громадным камнем... Лисья шапка на нем и шарф - трехметровый, наверное. В общем, пижон.
И вот они пришли в музей на улице Ленина. Гардеробщицы на месте не оказалось. Они разделись, повесили одежду в гардеробе и пошли в залы смотреть. Походили, посмотрели, возвращаются обратно. Гардеробщица уже на месте. Бдит.
Розум вошел, взял одежду. – «Это ваше?» - «Мое». Ну, у него обычное пальто, обычная шапка. Евтушенко взялся за свою шубу, а тетка в нее вцепилась: «Я вам не дам. Это не ваша, это дамская шуба». Он говорит: «Да это моя шуба!» - «Мужчины таких шуб не носят!» Он говорит: «Ну вот шапка моя!» - «Мужчины таких шапок тоже не носят!» Он говорит: «Господи, да где вы найдете женщину такого размера?» (А он очень высокий, худощавый, но вот с такими огромными плечами! На нем вся одежда висит как на вешалке). А гардеробщица ему отвечает: «Женщины всякие бывают».
Тогда Евтушенко этому Розуму говорит: «Ну, что ты молчишь, скажи!» А тот умирает со смеху. Сложился в три погибели и хохочет. Евтушенко выходит из себя: «Слушайте, ну вы полазьте по карманам. У меня там то-то и то-то лежит!» - «Я по чужим карманам не лазаю».
Препирались до тех пор, пока не послали за экскурсоводом, она пришла, все выяснилось, и тогда они начали перед Евтушенко извиняться...
Розум перед очередным концертом рассказал все это артистам в Мемориале. Мне это потом в картинках пересказал Серов.
Записано в ноябре 2005 г.
«Хорошо, очень хорошо мы начинали жить». Глава 7 (продолжение)
События, 18.6.1937